Когда травма – это терроризм и терапевт тоже травмирован:
работая как аналитик с опытом 11-го сентября
работая как аналитик с опытом 11-го сентября
Мэри Гейл Фроули О'Ди
Ph.D, директор Манхэттенского института психоанализа и исполнительный директор Центра лечения травмы Манхэттенского института психоанализа. Преподаватель и супервизор в Нью-Йоркском институте психоанализа. Работает в частной практике в Нью-Йорке.
Перевод: Александр Левчук, Элина Рыженкова
Вторник, 11 сентября 2001 года, был ослепительно солнечным днем в духе позднего лета. Когда я ехала по Палисейдс-Паркуэй (примерно в 15 милях к северо-западу от Манхэттена), чтобы отвезти дочь в детский сад, я улыбалась, думая о прошедшем лете как об одном из лучших за последнее время. Когда мы съехали с шоссе, моя дочь начала петь песню «Брат Жак» как раз в тот момент, когда новостная радиостанция прервала своё вещание сообщением, что самолет врезался в одну из башен Всемирного торгового центра. Как и у многих людей, моей первой реакцией было: «Почему они позволяют этим маленьким частным самолетам кружить над Нью-Йорком? Это же просто готовые несчастные случаи, которые только и ждут своего часа».
Я пощекотала свою дочь, когда помогала ей выбраться из автокресла, проверила, чтобы она взяла с собой перекус и заготовленные дома поделки, крепко обняла её и дважды поцеловала, прежде чем посмотреть, как она бежит в свою новую школу. Вернувшись в машину, я поразилась её уверенности и чувству безопасности, особенно учитывая, что первые два года жизни она провела в китайском приюте. Уже не в первый раз я подумала о её интеллекте, юморе и общительности и была рада, что она была в безопасности в Соединенных Штатах, а не росла в неопределенности Китая.
Мои мысли изменились, когда я направила машину обратно на бульвар. Было около девяти часов, а мой первый пациент должен был появиться только в 9.45 утра. У меня было время выпить ещё одну чашку кофе, и я решила, что буду наслаждаться им во внутреннем дворике, хватаясь за каждую оставшуюся возможность посмаковать это открытое пространство.
Радио снова объявило сводку новостей. Второй самолет врезался в другую башню Всемирного торгового центра, и голос, наполнявший мою машину и мир моих чувств, сообщил, что оба самолета оказались коммерческими реактивными лайнерами. Как это типично происходит в случае травмы, теперь мне трудно передать языковыми средствами свои реакции таким образом, чтобы они в достаточной степени выражали их соматический и аффективный удар. Слова кажутся слишком банальными, но я попробую.
Я пощекотала свою дочь, когда помогала ей выбраться из автокресла, проверила, чтобы она взяла с собой перекус и заготовленные дома поделки, крепко обняла её и дважды поцеловала, прежде чем посмотреть, как она бежит в свою новую школу. Вернувшись в машину, я поразилась её уверенности и чувству безопасности, особенно учитывая, что первые два года жизни она провела в китайском приюте. Уже не в первый раз я подумала о её интеллекте, юморе и общительности и была рада, что она была в безопасности в Соединенных Штатах, а не росла в неопределенности Китая.
Мои мысли изменились, когда я направила машину обратно на бульвар. Было около девяти часов, а мой первый пациент должен был появиться только в 9.45 утра. У меня было время выпить ещё одну чашку кофе, и я решила, что буду наслаждаться им во внутреннем дворике, хватаясь за каждую оставшуюся возможность посмаковать это открытое пространство.
Радио снова объявило сводку новостей. Второй самолет врезался в другую башню Всемирного торгового центра, и голос, наполнявший мою машину и мир моих чувств, сообщил, что оба самолета оказались коммерческими реактивными лайнерами. Как это типично происходит в случае травмы, теперь мне трудно передать языковыми средствами свои реакции таким образом, чтобы они в достаточной степени выражали их соматический и аффективный удар. Слова кажутся слишком банальными, но я попробую.
Когнитивно я сразу же поняла, что произошло какое-то преднамеренное нападение на нашу страну или, по крайней мере, на Нью-Йорк. Я пережила ощущение чего-то витального, вытекающего из меня, непроизвольную потерю опоры и движения вперед. В то же время я глубоко вдохнула, уловив что-то смутное, тошнотворное и пагубное. Я была напугана, но прикована к месту, гадая, что будет дальше. Где-то глубоко-глубоко, на уровне костного мозга, я также знала, что приближается какое-то огромное страдание. Я осознавала моё состояние шока, и – возможно из-за моего клинического опыта с людьми, пережившими детскую травму – у меня возникло мгновенное ощущение, что жизнь многих людей изменилась навсегда. Я представила себе темную психологическую рябь, которая распространится от этого события и коснется тысяч людей. Я также остро ощущала клокочущую ярость и отчаяние от необходимости «иметь дело» с этим, хотя в то время я ещё и понятия не имела, что такое «это» и как будет выглядеть «иметь дело» с ним.
Вернувшись домой, я включила MSNBC и смотрела, как разворачиваются события, одновременно с этим звоня семье и друзьям, чтобы сообщить, что мои ближайшие родственники в безопасности. Мне было одновременно легче и тяжелее, что мой муж уехал по делам на Запад. Я была так рада, что он в безопасности, но хотела, чтобы он вернулся домой, и правильно предчувствовала, что он не сможет вернуться в ближайшее время. Мой приемный сын – босниец Игорь – с шестнадцати до двадцати лет служил на фронте, защищая свой родной город от сербской армии. Сейчас он учится в аспирантуре Нью-Йоркского университета. Я беспокоилась о его физической и психической целостности и боялась, что он попадет в самую гущу событий. В какой-то момент я начала всхлипывать, переполненная сформулированным и ещё зарождающимся смыслом того, что все ещё происходило. К тому времени был поражен Пентагон, и диктор сообщил, что четвертый самолет, возможно, потерпел крушение в Пенсильвании. Я плакала, уже опустошенная и в то же время переполненная, и всего через несколько минут уже смотрела в лицо своему первому клиенту в тот день.
Ужасные события 9/11 столкнули нас тогда и продолжают сталкивать с неизведанными клиническими проблемами. Мы можем обратиться к литературе по травме (Kardiner, 1941; Lifton, 1967; Burgess & Holmstrom, 1974; Figley, 1978, 1986; Krystal, 1978, 1988; Terr, 1979, 1990; Baum, Gatchel, & Schaeffer, 1983; Card, 1983; Green, Grace, Titchener, & Lindy, 1983; Adams & Adams, 1984; Kestenberg, 1985; Kolb, 1987; van der Kolk, 1987; Ulman & Brothers, 1988; Herman, 1993; Davies & Frawley, 1994; van der Kolk, McFarlane, & Weisaeth, 1996; Gartner, 1997), чтобы получить представление о непосредственных и долгосрочных последствиях катастрофически травмирующих событий. В дополнение к описанию когнитивных, аффективных, соматических, межличностных и психофизиологических последствий тяжелой травмы, в этой литературе также освещаются парадигмы переноса-контрпереноса, общие для клинической работы с пережившими травму. Мы также можем получить доступ к полезной литературе о вторичной или опосредованной травматизации терапевтов, работающих с пациентами, подвергшимися серьезной травме (Pearlman & Saakvitne, 1995; Frawley-O'Dea, 1997). Но то, про что пишу я, это совсем другое дело. Оно другое потому, что аналитики справлялись с теми же травматическими событиями, которые обрушивались на пациентов, и мы пытались делать это вместе с ними.
Буланже (Boulanger, 2002a) убедительно указывает на то, что психоанализ не разработал сложной теории лечения травмы взрослого человека, особенно потому, что по ходу истории психоанализа мы были более или менее незаинтересованы во влиянии «реальных» внешних событий на психологическую жизнь наших пациентов. Поэтому в этой статье я предложу вам некоторые перспективы клинического воздействия событий 11 сентября. Мои идеи опираются на психоаналитическую литературу и работы по травме, на личные рассказы и клинические отчеты коллег, а также на мою собственную работу с пациентами, когда я начала и продолжаю испытывать различные реакции на террористические атаки и на всё, что последовало за ними в этой стране и за рубежом, включая войну в Ираке.
Вернувшись домой, я включила MSNBC и смотрела, как разворачиваются события, одновременно с этим звоня семье и друзьям, чтобы сообщить, что мои ближайшие родственники в безопасности. Мне было одновременно легче и тяжелее, что мой муж уехал по делам на Запад. Я была так рада, что он в безопасности, но хотела, чтобы он вернулся домой, и правильно предчувствовала, что он не сможет вернуться в ближайшее время. Мой приемный сын – босниец Игорь – с шестнадцати до двадцати лет служил на фронте, защищая свой родной город от сербской армии. Сейчас он учится в аспирантуре Нью-Йоркского университета. Я беспокоилась о его физической и психической целостности и боялась, что он попадет в самую гущу событий. В какой-то момент я начала всхлипывать, переполненная сформулированным и ещё зарождающимся смыслом того, что все ещё происходило. К тому времени был поражен Пентагон, и диктор сообщил, что четвертый самолет, возможно, потерпел крушение в Пенсильвании. Я плакала, уже опустошенная и в то же время переполненная, и всего через несколько минут уже смотрела в лицо своему первому клиенту в тот день.
Ужасные события 9/11 столкнули нас тогда и продолжают сталкивать с неизведанными клиническими проблемами. Мы можем обратиться к литературе по травме (Kardiner, 1941; Lifton, 1967; Burgess & Holmstrom, 1974; Figley, 1978, 1986; Krystal, 1978, 1988; Terr, 1979, 1990; Baum, Gatchel, & Schaeffer, 1983; Card, 1983; Green, Grace, Titchener, & Lindy, 1983; Adams & Adams, 1984; Kestenberg, 1985; Kolb, 1987; van der Kolk, 1987; Ulman & Brothers, 1988; Herman, 1993; Davies & Frawley, 1994; van der Kolk, McFarlane, & Weisaeth, 1996; Gartner, 1997), чтобы получить представление о непосредственных и долгосрочных последствиях катастрофически травмирующих событий. В дополнение к описанию когнитивных, аффективных, соматических, межличностных и психофизиологических последствий тяжелой травмы, в этой литературе также освещаются парадигмы переноса-контрпереноса, общие для клинической работы с пережившими травму. Мы также можем получить доступ к полезной литературе о вторичной или опосредованной травматизации терапевтов, работающих с пациентами, подвергшимися серьезной травме (Pearlman & Saakvitne, 1995; Frawley-O'Dea, 1997). Но то, про что пишу я, это совсем другое дело. Оно другое потому, что аналитики справлялись с теми же травматическими событиями, которые обрушивались на пациентов, и мы пытались делать это вместе с ними.
Буланже (Boulanger, 2002a) убедительно указывает на то, что психоанализ не разработал сложной теории лечения травмы взрослого человека, особенно потому, что по ходу истории психоанализа мы были более или менее незаинтересованы во влиянии «реальных» внешних событий на психологическую жизнь наших пациентов. Поэтому в этой статье я предложу вам некоторые перспективы клинического воздействия событий 11 сентября. Мои идеи опираются на психоаналитическую литературу и работы по травме, на личные рассказы и клинические отчеты коллег, а также на мою собственную работу с пациентами, когда я начала и продолжаю испытывать различные реакции на террористические атаки и на всё, что последовало за ними в этой стране и за рубежом, включая войну в Ираке.
Аналитик травмирован
11 сентября 2001 года каждый американец – и особенно каждый житель Нью-Йорка – столкнулся с одним и тем же кризисом в одно и то же время. Подобно реактивным самолетам, врезавшимся в башни-близнецы и Пентагон, эти атаки жестоко врезались и проникли в наше реальное время и психологические переживания с максимальной силой. Нина Томас (2002) фактически сравнивает воздействие 9/11 с 5000 вольт электричества, внезапно введенного в прибор, рассчитанный на работу на 100 вольт; наши психологические и психобиологические системы были поджарены. Терапевты, их собственные аналитики, супервизоры, коллеги и пациенты, а также члены семьи и друзья одновременно подвергались воздействию одной и той же совокупности травмирующих стимулов, одного и того же напряжения. Клиницисты, многие из которых только что вернулись к своей практике после летнего отпуска, столкнулись с работой в буквальном смысле ещё до того, как поняли, что с ними случилось. Не было никого достаточно далекого от травмы, к кому можно было бы обратиться за поддержкой или советом. Контейнеры, на которые мы привыкли опираться, переполнялись или разрушались, как пронзительно иллюстрирует Шейдик (2002) в своем обсуждении попыток супервизировать травмированных терапевтов, лечащих травмированных пациентов в нижнем Манхэттене, когда он сам пытался абсорбировать и обработать события 9/11.
В то же самое время, когда пациенты реагировали на эти события, аналитики сталкивались со своими собственными острыми стрессовыми реакциями. Что касается наших пациентов, то наши травматические переживания различались в зависимости от близости к месту теракта, потери семьи или друзей, а также от наших характерных адаптивных и защитных стратегий совладания. Точно так же наши реакции на травму, как и реакции пациентов, основывались на других травмирующих ситуациях или отношениях из нашей собственной истории и отражали степень проработанности этих переживаний. У каждого из нас возникли уникальные реакции на 11 сентября, некоторые из которых были похожи на реакции наших пациентов, а некоторые заметно отличались от них. Задача, с которой мы столкнулись, особенно в первые недели после 11 сентября, но которая всё ещё актуальна и усугубляется непрекращающимися террористическими угрозами и войной в Ираке, состоит в том, чтобы создать с нашими пациентами достаточно хорошую терапевтическую среду для них, в то время как мы, как и они, погружены в смерть, страх, горе и разбитость. Другая задача состоит в том, чтобы иметь достаточно самопринятия в тех ситуациях, когда мы оказывается недостаточно хороши.
В то же самое время, когда пациенты реагировали на эти события, аналитики сталкивались со своими собственными острыми стрессовыми реакциями. Что касается наших пациентов, то наши травматические переживания различались в зависимости от близости к месту теракта, потери семьи или друзей, а также от наших характерных адаптивных и защитных стратегий совладания. Точно так же наши реакции на травму, как и реакции пациентов, основывались на других травмирующих ситуациях или отношениях из нашей собственной истории и отражали степень проработанности этих переживаний. У каждого из нас возникли уникальные реакции на 11 сентября, некоторые из которых были похожи на реакции наших пациентов, а некоторые заметно отличались от них. Задача, с которой мы столкнулись, особенно в первые недели после 11 сентября, но которая всё ещё актуальна и усугубляется непрекращающимися террористическими угрозами и войной в Ираке, состоит в том, чтобы создать с нашими пациентами достаточно хорошую терапевтическую среду для них, в то время как мы, как и они, погружены в смерть, страх, горе и разбитость. Другая задача состоит в том, чтобы иметь достаточно самопринятия в тех ситуациях, когда мы оказывается недостаточно хороши.
В 9.45 утра 11 сентября я поздоровалась со своей первой пациенткой Сьюзи, высокой, стройной рыжеволосой женщиной, с которой мы работали чуть больше года. До того, как мы начали психоаналитическую психотерапию два раза в неделю, Сьюзи работала с рядом духовных целителей в рамках Нью-Эйдж, телесных практиков, специалистов по Рэйки и другим альтернативных методов лечения. Сьюзи также активно участвовала в программе Анонимных алкоголиков, но включалась туда поверхностно, бойко выбрасывая банальности, вместо того чтобы глубоко исследовать конструкции собственного опыта.
В детстве Сьюзи была единственным «взрослым» в своей семье, выполняя роль контейнера и удовлетворяя физические и эмоциональные потребности своей матери-алкоголички, депрессивного и периодически госпитализируемого отца и младшей сестры, страдающей эпилепсией. Позже Сьюзи усыновила двух взрослых, сильно эмоционально нарушенных сиблингов. Муж бросил её через год после усыновления, оставив Сьюзи в одиночку растить этих двух хаотично организованных, дико капризничающих детей. В те годы она работала медсестрой в онкологической больнице и таким образом она провела около пятнадцати лет, ухаживая за отчаянно нуждающимися людьми двадцать четыре часа в сутки. Часто повторяющейся темой в её лечении было её заявленное намерение заботиться только о себе, хотя она, как правило, окружала себя исключительно зависимыми друзьями и романтическими партнерами, которых затем начинала ненавидеть и в конце концов резко выбросывала из своей жизни. Терапия длилась так долго отчасти потому, что Сьюзи не считала меня ни нуждающейся, ни желающей быть использованной. Однако я обнаружила скрытую от её осознания зависть к моему очевидному профессиональному успеху и семейной жизни, а также защитное презрение к моему явно традиционному образу жизни.
В то утро мы сели на свои места в кабинете, и Сьюзи спросила, знаю ли я о самолетах. «Да», – кивнула я. Она слушала репортажи в машине и слышала, как люди обсуждали эти атаки в «Старбаксе», где она остановилась выпить кофе по дороге в мой офис. Сьюзи сказала, что её сбивает с толку реакция людей. «Люди плакали в "Старбаксе", ради всего святого. Плакали, как будто это случилось с ними», – фыркнула она. Далее она сказала, что «всё происходит по какой-то причине», что «здесь нужно извлечь урок» и что вместо того, чтобы впадать в истерику, «люди должны попытаться понять, что вселенная пытается нам сказать».
Пока Сьюзи говорила, я испытала каскад эмоций, сливающихся в бассейн, наполненный в основном ужасом, шоком и яростью. Я пыталась найти «аналитическую» опору, но не могла. Вместо этого я заплакала. Я сказала Сьюзи, что моя реакция на утренние события сильно отличается от её собственной. Со слезами, всё ещё катящимися по моим щекам, я сказала, что её чувства имеют смысл в терминах всего, с чем она столкнулась в своей жизни, и предположила, что она может чувствовать только то, что она могла чувствовать в этот момент. Затем я сказала, что мне ясно, что я слишком выбита из колеи, чтобы помочь ей в тот день, и что мы могли бы подробнее поговорить об этом на сессии в следующий раз, через два дня. Я закончила встречу каким-то нелепым комментарием о том, что за встречу 11 сентября плата не взимается.
Возможно, неудивительно, что я больше никогда не видела Сьюзи, получив на следующий день телефонный звонок о том, что она решила прекратить лечение, чтобы в большей мере посвятить себя духовной программе исцеления. Я звонила ей несколько раз в течение последующих недель, но она не ответила. Очевидно, Сьюзи не собиралась прорабатывать нашу сессию 9/11, где она, несомненно, почувствовала, что, помимо всего прочего, её психотерапевт была всего лишь ещё одним человеком, который развалился на части в этом кризисе и нуждался в заботе. К эмоциональному попурри, который я испытала на той неделе, добавились чувство вины и стыда за потерю пациентки, которая, казалось, хорошо работала в отношениях, которые у нас сложились до этого дня.
В детстве Сьюзи была единственным «взрослым» в своей семье, выполняя роль контейнера и удовлетворяя физические и эмоциональные потребности своей матери-алкоголички, депрессивного и периодически госпитализируемого отца и младшей сестры, страдающей эпилепсией. Позже Сьюзи усыновила двух взрослых, сильно эмоционально нарушенных сиблингов. Муж бросил её через год после усыновления, оставив Сьюзи в одиночку растить этих двух хаотично организованных, дико капризничающих детей. В те годы она работала медсестрой в онкологической больнице и таким образом она провела около пятнадцати лет, ухаживая за отчаянно нуждающимися людьми двадцать четыре часа в сутки. Часто повторяющейся темой в её лечении было её заявленное намерение заботиться только о себе, хотя она, как правило, окружала себя исключительно зависимыми друзьями и романтическими партнерами, которых затем начинала ненавидеть и в конце концов резко выбросывала из своей жизни. Терапия длилась так долго отчасти потому, что Сьюзи не считала меня ни нуждающейся, ни желающей быть использованной. Однако я обнаружила скрытую от её осознания зависть к моему очевидному профессиональному успеху и семейной жизни, а также защитное презрение к моему явно традиционному образу жизни.
В то утро мы сели на свои места в кабинете, и Сьюзи спросила, знаю ли я о самолетах. «Да», – кивнула я. Она слушала репортажи в машине и слышала, как люди обсуждали эти атаки в «Старбаксе», где она остановилась выпить кофе по дороге в мой офис. Сьюзи сказала, что её сбивает с толку реакция людей. «Люди плакали в "Старбаксе", ради всего святого. Плакали, как будто это случилось с ними», – фыркнула она. Далее она сказала, что «всё происходит по какой-то причине», что «здесь нужно извлечь урок» и что вместо того, чтобы впадать в истерику, «люди должны попытаться понять, что вселенная пытается нам сказать».
Пока Сьюзи говорила, я испытала каскад эмоций, сливающихся в бассейн, наполненный в основном ужасом, шоком и яростью. Я пыталась найти «аналитическую» опору, но не могла. Вместо этого я заплакала. Я сказала Сьюзи, что моя реакция на утренние события сильно отличается от её собственной. Со слезами, всё ещё катящимися по моим щекам, я сказала, что её чувства имеют смысл в терминах всего, с чем она столкнулась в своей жизни, и предположила, что она может чувствовать только то, что она могла чувствовать в этот момент. Затем я сказала, что мне ясно, что я слишком выбита из колеи, чтобы помочь ей в тот день, и что мы могли бы подробнее поговорить об этом на сессии в следующий раз, через два дня. Я закончила встречу каким-то нелепым комментарием о том, что за встречу 11 сентября плата не взимается.
Возможно, неудивительно, что я больше никогда не видела Сьюзи, получив на следующий день телефонный звонок о том, что она решила прекратить лечение, чтобы в большей мере посвятить себя духовной программе исцеления. Я звонила ей несколько раз в течение последующих недель, но она не ответила. Очевидно, Сьюзи не собиралась прорабатывать нашу сессию 9/11, где она, несомненно, почувствовала, что, помимо всего прочего, её психотерапевт была всего лишь ещё одним человеком, который развалился на части в этом кризисе и нуждался в заботе. К эмоциональному попурри, который я испытала на той неделе, добавились чувство вины и стыда за потерю пациентки, которая, казалось, хорошо работала в отношениях, которые у нас сложились до этого дня.
После того как Сьюзи ушла во вторник утром, у меня оставалось около двадцати минут до следующего пациента, и я использовала это время, чтобы позвонить другим пациентам, чтобы отменить назначенные на этот день встречи. Хотя я чувствовала себя довольно виноватой из-за того, что бросаю пациентов, которые страдают от собственной реакции на террористические атаки, я решила, что не верю, что у меня получится эффективно работать в тот день. На самом деле, когда я проверила свой автоответчик, несколько пациентов уже сами отменили встречи, желая остаться дома со своими семьями. Некоторые просили, чтобы я позвонила им просто для того, чтобы сказать, что с моей семьей всё в порядке, и я выполнила эти просьбы, задавая им аналогичные вопросы.
Не сумев дозвониться до пациентки, которая должна была прийти в 10.30 утра, я поздоровалась с ней, когда она зашла. ЛуАнн была относительно новой пациенткой, история её жизни включала садистские физические избиения со стороны матери, раннюю смерть отца, которого она обожала, и два года сексуального насилия со стороны дяди сразу после смерти отца. Эта пациентка, как и Сьюзи, тоже находилась в АА после многих лет тяжелого алкоголизма. В начале нашей совместной работы ЛуАнн говорила о том, что не смеет никому не доверять, и была убеждена, что большинство людей в первую очередь заботятся о себе, чего бы это ни стоило другим в их жизни.
Обменявшись приветствиями с ЛуАнн, я спросила её, слышала ли она о самолетах, врезавшихся в башни Всемирного торгового центра и в Пентагон. Она ответила, что да, и была потрясена и сбита с толку этим. Я сказала ЛуАнн, что тоже потрясена этой новостью и не уверена в своих чувствах по этому поводу. Поэтому, сказала я, в тот день я не чувствовала себя в состоянии хорошо работать как терапевт и хотела бы отменить сессию. Однако она может остаться на некоторое время, если чувствует, что это поможет выразить словами некоторые из её реакций. Я снова пробормотала что-то о том, что за это время плата не взимается.
Несколько мгновений мы с ЛуАнн сидели рядом. Мы спросили, всё ли в порядке с нашими близкими. Как и пациентка Генслера (2002), ЛуАнн воспользовалась моим телефоном, чтобы позвонить двоюродной сестре, до которой она пока не могла дозвониться, а я извинилась за то, что пошла ответить на телефонный звонок в другой комнате. Этот звонок был от друга и коллеги, чей сосед работал на сотом этаже одной из башен и о котором до сих пор никто не слышал. Его жена была в отчаянии, и мой друг пытался утешить её, одновременно заботясь о не менее испуганном одиннадцатилетнем сыне этой пары. В какой-то момент ЛуАнн ушла, подтвердив, что мы встретимся в то же время на следующей неделе. Учитывая её историю и новизну наших отношений, я думала, а встретимся ли.
На следующей неделе на сеансе ЛуАнн я поинтересовалась, как ей была наша встреча 11 сентября. Она заплакала и сказала, что я первый врач из всех в её жизни, который казался ей реальным человеком с реальными чувствами к миру и другим людям. Она не могла поверить, что говорит это, но подумала, что, возможно, ей поможет работа со мной. В терапию был введен идеализированный перенос, который, хотя и был предсказуемо чреват собственными проблемами, действительно, казалось, способствовал способности ЛуАнн участвовать в очень значимом и, по её словам, беспрецедентном терапевтическом прогрессе.
Не сумев дозвониться до пациентки, которая должна была прийти в 10.30 утра, я поздоровалась с ней, когда она зашла. ЛуАнн была относительно новой пациенткой, история её жизни включала садистские физические избиения со стороны матери, раннюю смерть отца, которого она обожала, и два года сексуального насилия со стороны дяди сразу после смерти отца. Эта пациентка, как и Сьюзи, тоже находилась в АА после многих лет тяжелого алкоголизма. В начале нашей совместной работы ЛуАнн говорила о том, что не смеет никому не доверять, и была убеждена, что большинство людей в первую очередь заботятся о себе, чего бы это ни стоило другим в их жизни.
Обменявшись приветствиями с ЛуАнн, я спросила её, слышала ли она о самолетах, врезавшихся в башни Всемирного торгового центра и в Пентагон. Она ответила, что да, и была потрясена и сбита с толку этим. Я сказала ЛуАнн, что тоже потрясена этой новостью и не уверена в своих чувствах по этому поводу. Поэтому, сказала я, в тот день я не чувствовала себя в состоянии хорошо работать как терапевт и хотела бы отменить сессию. Однако она может остаться на некоторое время, если чувствует, что это поможет выразить словами некоторые из её реакций. Я снова пробормотала что-то о том, что за это время плата не взимается.
Несколько мгновений мы с ЛуАнн сидели рядом. Мы спросили, всё ли в порядке с нашими близкими. Как и пациентка Генслера (2002), ЛуАнн воспользовалась моим телефоном, чтобы позвонить двоюродной сестре, до которой она пока не могла дозвониться, а я извинилась за то, что пошла ответить на телефонный звонок в другой комнате. Этот звонок был от друга и коллеги, чей сосед работал на сотом этаже одной из башен и о котором до сих пор никто не слышал. Его жена была в отчаянии, и мой друг пытался утешить её, одновременно заботясь о не менее испуганном одиннадцатилетнем сыне этой пары. В какой-то момент ЛуАнн ушла, подтвердив, что мы встретимся в то же время на следующей неделе. Учитывая её историю и новизну наших отношений, я думала, а встретимся ли.
На следующей неделе на сеансе ЛуАнн я поинтересовалась, как ей была наша встреча 11 сентября. Она заплакала и сказала, что я первый врач из всех в её жизни, который казался ей реальным человеком с реальными чувствами к миру и другим людям. Она не могла поверить, что говорит это, но подумала, что, возможно, ей поможет работа со мной. В терапию был введен идеализированный перенос, который, хотя и был предсказуемо чреват собственными проблемами, действительно, казалось, способствовал способности ЛуАнн участвовать в очень значимом и, по её словам, беспрецедентном терапевтическом прогрессе.
Эти виньетки иллюстрируют путаницу ролей и размытие типичных аналитических границ, характерных для первых дней событий 9/11 (Gensler, 2002; Goldman, Dodi, 2002; Rosenbach, 2002). Многие терапевты звонили пациентам, которые, как они знали, могли быть непосредственно вовлечены в этот кризис, разрешали пациентам пользоваться своими телефонами во время сессий, не брали оплату за отмененные сессии, обнимали пациентов и позволяли им обнимать себя, выражали свои собственные чувства по поводу атаки и делились информацией о судьбе членов своей семьи и друзей. Большинство пациентов, по-видимому, положительно отреагировали на эти нарушения границ, и аналитикам, возможно, стоит рассмотреть ценность такой повышенной открытости даже тогда, когда нет общего кризиса (Schreiber, A., personal communication). Другие пациенты реагировали плохо, и некоторые коллеги сообщали о преждевременных окончаниях терапии (как было у меня со Сьюзи), которые, возможно, были частично связаны с несвоевременным навязыванием аналитиком своей собственной субъективности. Один коллега плакал по поводу ухода пациента и был полон стыда за такой исход. Другие были почти в эйфории по поводу, казалось бы, волшебного прогресса, достигнутого некоторыми пациентами сразу после 11 сентября, и объясняли это эмоциональной доступностью и уязвимостью их терапевтов в течение этого времени. Текущие коллегиальные консультации и опубликованная литература дают всем нам возможность пересмотреть и обработать наше собственное самовыражение и самовыражение наших пациентов до и после 11 сентября.
По мере того как проходила неделя после 9/11 и непосредственность ужаса несколько отступала, оставалось заметным, что проблемы лечения, парадигмы переноса-контрпереноса, а также усилия терапевта по заботе о себе оставались в постоянном движении. Остальная часть этой статьи посвящена четырем темам, которые постоянно поднимались в коллегиальных дискуссиях после 9/11: рассмотрение нормативных и особенных реакций на эту травму, клиническое обращение с реальным и метафорическим значениями событий 9/11, вхождение политики в аналитическое пространство и вопросы, касающиеся заботы о себе терапевта. Они представляют собой первые столкновения с клиническими последствиями 9/11 и указывают на необходимость постоянного размышления и диалога о роли такой общей внешней травмы в клинической работе. Как отмечает Буланже (Boulanger, 2002b), аналитики не в меньшей степени, чем пациенты, склонны диссоциировать продолжающиеся трагедии 11 сентября, когда вместо этого нам надлежит продолжать работать с этим материалом и с его личным и профессиональным значением для каждого из нас.
Нормативное против особенного
Аналитики и пациенты 11 сентября столкнулись с одними и теми же травмирующими разрушительными стимулами. Хотя каждый из нас реагировал в соответствии со своей собственной структурой характера и стратегиями совладания, которые сформировались до 11 сентября, многие из нас и многие наши пациенты проявляли и, возможно, продолжают проявлять симптомы, соответствующие острой травматической стрессовой реакции (Шалев, 1996; Соломон, Лаор и Макфарлейн, 1996). Кроме того, люди, которые, казалось, оправились от своей реакции на 11 сентября, испытали вспышку симптомов, когда правительство повысило уровень потенциальной террористической угрозы, в первую годовщину 11 сентября и/или по мере приближения и начала войны в Ираке. Бессонница и/или нарушение сна, повышенная тревожность, трудности с концентрацией внимания, ангедония, чувство беспомощности, повышенное раздражение или ярость, а также эмоциональная лабильность – всё это нормативные реакции травматического стресса, о которых сообщают многие пациенты, а также клиницисты. Для многих клиницистов и пациентов, незнакомых или лишь поверхностно знакомых с травматическими стрессовыми реакциями, было чрезвычайно полезно нормализовать свои симптомы как ожидаемую реакцию на событие масштаба 9/11 и их последствия. Обучение про острые стрессовые реакции и их нормализация, по сути, является частью принятой модели дебрифинга по поводу критического стрессового инцидента (Raphael, Wilson, Meldrum, & McFarlane, 1996). Например, я сочла полезным, особенно в месяцы, непосредственно последовавшие за 9/11, предоставлять друзьям, членам семьи, коллегам и пациентам списки симптомов и предлагаемые механизмы преодоления, к которым они могли бы обратиться, когда были готовы воспринять эту информацию и/или когда начали замечать изменения в своем функционировании.
Доди Голдман (2002) красноречиво указывает, что средства массовой информации и некоторые коллеги из сферы психического здоровья поспешили преждевременно заговорить о ПТСР, когда на самом деле всё ещё разворачивалась первоначальная травма. Однако по мере того как проходила непосредственность этого кризиса, какой-то процент аналитиков и пациентов продолжали испытывать или только начинали замечать симптомы, перерастающие в посттравматическое стрессовое расстройство (Herman, 1993; van der Kolk, McFarlane, & Weisaeth, 1996), конфигурация которого отличалась от человека к человеку. Здесь также важно нормализовать те симптомы и переживания себя и других в рамках ПТСР, которые оцениваются как связанные с реакцией человека на 11 сентября и с социально- политическими реалиями, возникшими после этого дня. Это то признание воздействия внешней травмы самой по себе, чего очень не хватает в психоанализе (Буланже, 2002a).
И хотя существуют видоспецифичные нормативные реакции на травму, в равной степени верно и то, что травматические события 11 сентября были обработаны уникальными человеческими существами. Наши собственные истории и истории наших пациентов, а также текущие внутренние и внешние стрессоры, когнитивные схемы до 11 сентября, аффективный диапазон и организация, защитные репертуары, внутренние и внешние реляционные миры, психобиологические уязвимости и сильные стороны, чувства безопасности и эффективности – всё это влияет на то, как каждый из нас интегрирует или диссоциирует воздействие 11 сентября и его последствий в сочетании с уже существующими гобеленами нашего существа. Крайне важно, чтобы мы оставили пространство для себя, для друзей и членов семьи, а также для пациентов, чтобы выявить и обработать ассоциации с 11 сентября и изменившимся миром, в котором мы сейчас живем, не предполагая, что все чувствуют примерно то же самое в одно и то же время.
И хотя существуют видоспецифичные нормативные реакции на травму, в равной степени верно и то, что травматические события 11 сентября были обработаны уникальными человеческими существами. Наши собственные истории и истории наших пациентов, а также текущие внутренние и внешние стрессоры, когнитивные схемы до 11 сентября, аффективный диапазон и организация, защитные репертуары, внутренние и внешние реляционные миры, психобиологические уязвимости и сильные стороны, чувства безопасности и эффективности – всё это влияет на то, как каждый из нас интегрирует или диссоциирует воздействие 11 сентября и его последствий в сочетании с уже существующими гобеленами нашего существа. Крайне важно, чтобы мы оставили пространство для себя, для друзей и членов семьи, а также для пациентов, чтобы выявить и обработать ассоциации с 11 сентября и изменившимся миром, в котором мы сейчас живем, не предполагая, что все чувствуют примерно то же самое в одно и то же время.
Доди Голдман (2002) предполагает, что, хотя важно быть внимательным к травматическим стрессовым реакциям как у нас самих, так и у наших пациентов, также стоит балансировать это осознание с признанием удивительной устойчивости, отваги и надежды, которые многие из нас собрали. Заслуженные награды получили «большие герои» – спасатели, пожарные, волонтеры, семьи пассажиров пенсильванского рейса. Однако существовали легионы «маленьких героев», чья стойкость и решительность позволяли им продолжать относительно хорошо любить, относительно хорошо работать и относительно хорошо играть, даже когда они были охвачены ужасом, яростью и глубоким горем. Кроме того, некоторые пациенты смогли использовать трагедию 11 сентября, чтобы подтолкнуть себя к более глубокой и продуктивной терапевтической работе. Одна пациентка сказала мне в декабре 2001 года: «Вы знаете, я всегда знала интеллектуально, что жизнь коротка и хрупка. Но с 11 сентября я знаю это нутром, я знаю это на уровне костного мозга, я знаю это всей душой. Теперь я знаю, что хочу прожить свою жизнь так полно, как только смогу. Как бы сильно вы мне ни нравились, я решила, что не хочу стареть вместе с вами! Я никогда не говорила вам об этом, но раньше я думала, что буду ... что буду просто приходить сюда, пока одна из нас не умрет. Теперь я хочу, чтобы каждая сессия была настолько полноценной, насколько это возможно, как и каждый мой день». И у нее так и получилось.
Особенно трогательно было отметить, что ряд пациентов, подвергшихся жестокому обращению в детстве, кто уже был достаточно давно в терапии и кто успешно справился со многими последствиями своих ранних травм до 11 сентября, особенно хорошо справились с событиями того дня и с тем, что произошло после. Лишенные давным-давно своих ожиданий справедливого мира; преданные на ранней стадии другими людьми, которые использовали их для контейнирования собственной ярости, пустоты и нужды; будучи с детсткого возраста разорванными на куски физически и психически, они смогли подойти к этой серии нападений с замечательной эмоциональной глубиной и способностью справляться с трудностями.
Точно так же Игорь, мой боснийский приемный сын, о котором я так беспокоилась в тот вторник, был жизнерадостным героем в нашей семье. Он действительно оказался в гуще событий 11 сентября, проведя более одиннадцати часов добровольцем в бригаде ведер в месте, которое потом было названо Нулевым Этажом. В течение следующих дней и недель я навязчиво спрашивала его, как у него дела, пока он наконец не сказал: «Послушай, я знаю, что ты любишь меня и беспокоишься. Но тебе со всем этим гораздо труднее, чем мне. Вспомни, где я жил. Я уже знаю, что мир полностью испорчен и что люди, которые жили по соседству с тобой всю твою жизнь, могут взять пистолет и начать стрелять в тебя как в своего врага, потому что кто-то у власти говорит им сделать это для какого-то великого дела. Я не жду того же, что и ты, ни от жизни, ни от людей. Честно говоря, я думаю, что высоки шансы, что здесь произойдет что-то ещё. Я верю, что есть вероятность, что меня взорвут по дороге в школу завтра, или на следующей неделе, или в следующем году. Я также верю, что когда-нибудь получу "Оскар" за кинематограф или режиссуру. И на тот случай, если завтра меня не взорвут, я должен прямо сейчас подняться наверх и написать сочинение, которое я должен завтра сдать».
Это не было сказано в отчаянии, гневе или из защит; для Игоря это мировоззрение просто представляет собой «факты», вокруг которых он построил оптимистичную жизнь, изобилующую целями, достижениями, любовью и надеждой.
Точно так же Игорь, мой боснийский приемный сын, о котором я так беспокоилась в тот вторник, был жизнерадостным героем в нашей семье. Он действительно оказался в гуще событий 11 сентября, проведя более одиннадцати часов добровольцем в бригаде ведер в месте, которое потом было названо Нулевым Этажом. В течение следующих дней и недель я навязчиво спрашивала его, как у него дела, пока он наконец не сказал: «Послушай, я знаю, что ты любишь меня и беспокоишься. Но тебе со всем этим гораздо труднее, чем мне. Вспомни, где я жил. Я уже знаю, что мир полностью испорчен и что люди, которые жили по соседству с тобой всю твою жизнь, могут взять пистолет и начать стрелять в тебя как в своего врага, потому что кто-то у власти говорит им сделать это для какого-то великого дела. Я не жду того же, что и ты, ни от жизни, ни от людей. Честно говоря, я думаю, что высоки шансы, что здесь произойдет что-то ещё. Я верю, что есть вероятность, что меня взорвут по дороге в школу завтра, или на следующей неделе, или в следующем году. Я также верю, что когда-нибудь получу "Оскар" за кинематограф или режиссуру. И на тот случай, если завтра меня не взорвут, я должен прямо сейчас подняться наверх и написать сочинение, которое я должен завтра сдать».
Это не было сказано в отчаянии, гневе или из защит; для Игоря это мировоззрение просто представляет собой «факты», вокруг которых он построил оптимистичную жизнь, изобилующую целями, достижениями, любовью и надеждой.
В отличие от Игоря и подобных пациентов, другие пациенты, пережившие детскую травму и всё ещё живущие в символической зависимости от ранних абьюзивных и пренебрежительных объектов, которые не смогли эффективно справиться с посттравматическими последствиями своего раннего опыта до 11 сентября, становились всё более диссоциированными и симптоматичными. В этих случаях новая травма обрушивалась на более ранние, приводя к усилению внутреннего и внешнего хаоса.
По мере того как мы и наши пациенты продолжаем обрабатывать последствия 9/11, мы стремимся клинически поддерживать эффективное переключение между проработкой травматических реакций, нормативных для нашего вида, и разработкой нарратива относительно индивидуально уникальных реакций на 9/11, включая реакции замечательной устойчивости. С этой клинической проблемой связана аналогичная попытка сохранить диалектическое напряжение между интрузивной и неоспоримой реальностью трагедии 9/11 и всего, что последовало за ней, и её символическим, метафорическим значением для каждого аналитика и пациента.
По мере того как мы и наши пациенты продолжаем обрабатывать последствия 9/11, мы стремимся клинически поддерживать эффективное переключение между проработкой травматических реакций, нормативных для нашего вида, и разработкой нарратива относительно индивидуально уникальных реакций на 9/11, включая реакции замечательной устойчивости. С этой клинической проблемой связана аналогичная попытка сохранить диалектическое напряжение между интрузивной и неоспоримой реальностью трагедии 9/11 и всего, что последовало за ней, и её символическим, метафорическим значением для каждого аналитика и пациента.
Реальность и метафора: как эти двое встретятся
Повторяющейся темой в коллегиальных дискуссиях о клинических последствиях событий 11 сентября является задача сбалансировать признание и валидацию реальности и последствий террористических атак и последующих мировых событий, не оставляя при том исследования уникального психологического значения и внутрпсихического конструирования этих событий для каждого отдельного пациента и для нас самих. Буланже (2002b), Гендер (2002), Принц (2002) и Розенбах (2002) предлагают свои точки зрения на этот вопрос. Буланже (2002a), в частности, подчеркивает, что психоаналитики гораздо лучше подготовлены к работе с символическим и метафорическим и могут деструктивно пренебречь не подлежащей обсуждению реальностью травматических событий, происходящих во взрослом возрасте.
Для некоторых пациентов, особенно тех, кто потерял семью или друзей во время терактов, и/или тех, кто находился в тот день в центре Манхэттена и был свидетелем разрушений, попытка слишком рано метафорически исследовать значимые аспекты событий 11 сентября воспринималась как ещё одно предательство и нападение. В то время как «слишком рано» отличалось от человека к человеку, для каждого существовала точка, до которой реальность просто была слишком реальной и слишком бросающейся в глаза, чтобы рассматриваться как «материал» для анализа. Для других пациентов (зачастую, хотя и не всегда, для тех, кто был менее непосредственно затронут кризисом) многочисленные уровни смысла событий 11 сентября были более доступны для аналитической работы. Поскольку мы, терапевты, разбирали реальные и символические нити событий 11 сентября для себя в то же самое время, что и наши пациенты, наша личная аналитическая обработка террористических атак могла привести к путанице контрпереносных реакций и клинических интервенций. И это и сейчас возможно, даже спустя «много времени» после событий того дня. Например, мы можем непреднамеренно подтолкнуть пациента к рассмотрению психологических особенностей событий 11 сентября, потому что нам удобнее фокусироваться на этих аспектах наших собственных реакций. Для нас может быть стабилизирующим работать над своими собственными травматическими реакциями и травматическими реакциями наших пациентов в качестве метафоры, а не непоколебимо смотреть в лицо текущим опасностям и неопределенностям. Кроме того, общение с пациентами доверительными клиническими способами убеждает нас в том, что жизнь на самом деле не так уж сильно отличается от той, что была 10 сентября 2001 года, тем самым помогая восстановить разрушенные иллюзии безопасности и защищенности, на которые мы опирались до 11 сентября (Boulanger, 2002a). Из-за нашей собственной потребности сосредоточиться на символическом значении этих ужасных событий и их последствий мы можем бессознательно попытаться сократить погружение пациента в слишком реальные, продолжающиеся нарушения его жизни.
Для некоторых пациентов, особенно тех, кто потерял семью или друзей во время терактов, и/или тех, кто находился в тот день в центре Манхэттена и был свидетелем разрушений, попытка слишком рано метафорически исследовать значимые аспекты событий 11 сентября воспринималась как ещё одно предательство и нападение. В то время как «слишком рано» отличалось от человека к человеку, для каждого существовала точка, до которой реальность просто была слишком реальной и слишком бросающейся в глаза, чтобы рассматриваться как «материал» для анализа. Для других пациентов (зачастую, хотя и не всегда, для тех, кто был менее непосредственно затронут кризисом) многочисленные уровни смысла событий 11 сентября были более доступны для аналитической работы. Поскольку мы, терапевты, разбирали реальные и символические нити событий 11 сентября для себя в то же самое время, что и наши пациенты, наша личная аналитическая обработка террористических атак могла привести к путанице контрпереносных реакций и клинических интервенций. И это и сейчас возможно, даже спустя «много времени» после событий того дня. Например, мы можем непреднамеренно подтолкнуть пациента к рассмотрению психологических особенностей событий 11 сентября, потому что нам удобнее фокусироваться на этих аспектах наших собственных реакций. Для нас может быть стабилизирующим работать над своими собственными травматическими реакциями и травматическими реакциями наших пациентов в качестве метафоры, а не непоколебимо смотреть в лицо текущим опасностям и неопределенностям. Кроме того, общение с пациентами доверительными клиническими способами убеждает нас в том, что жизнь на самом деле не так уж сильно отличается от той, что была 10 сентября 2001 года, тем самым помогая восстановить разрушенные иллюзии безопасности и защищенности, на которые мы опирались до 11 сентября (Boulanger, 2002a). Из-за нашей собственной потребности сосредоточиться на символическом значении этих ужасных событий и их последствий мы можем бессознательно попытаться сократить погружение пациента в слишком реальные, продолжающиеся нарушения его жизни.
Джеральдина – 45-летняя женщина, чей муж уже более двадцати лет работает нью-йоркским пожарным, а сын начал обучение в пожарной академии незадолго до 11 сентября. Большая часть социальных контактов Джеральдин состоит из пожарных и их семей. Она и ее муж провели много осенних выходных 2001 года, посещая поминальные службы по давним друзьям, признанным погибшими или пропавшими без вести в эпицентре событий.
Эта пациентка также пережила ужасное сексуальное насилие в детстве со стороны своего дяди, который также надругался над своими четырьмя дочерями и двумя младшими сестрами Джеральдин. Эти серьезные виктимизации включали в себя изнасилования, содомию, фелляцию и куннилингус; они длились более десяти лет. Часто дядя пациентки заставал её врасплох на лестничных клетках и на крышах, где она считала себя в безопасности. Хотя не верится, чтобы взрослые в её семье не знали и не подозревали о совершаемом насилии, никто не вмешивался, чтобы защитить этих детей. Джеральдин изо всех сил старается оградить себя от неожиданности, устраивает свою жизнь так, чтобы контролировать большинство её аспектов, и ей очень тяжело выносить даже самое мягкое физическое или психологическое проникновение.
Очевидно, что нынешняя «реальная» жизнь Джеральдин была чрезвычайно нарушена 9/11. Также ясно, что события 11 сентября затронули её глубинные психологические струны, поскольку они символически повторили внезапные нападения на её целостность, потерю любого подобия контроля над безопасностью и разрушительное проникновение в, казалось бы, безопасные границы.
В течение многих недель после терактов Джеральдин говорила в основном о текущих событиях и стратегиях, которые она использовала, чтобы справиться и помочь своему мужу, сыну и друзьям. Она изнуряла себя заботой о других и даже брала на себя дополнительные обязанности на своей и без того требовательной медицинской работе, отчасти потому, что это была одна из областей ее жизни, которую она чувствовала в состоянии освоить и контролировать.
Эта пациентка также пережила ужасное сексуальное насилие в детстве со стороны своего дяди, который также надругался над своими четырьмя дочерями и двумя младшими сестрами Джеральдин. Эти серьезные виктимизации включали в себя изнасилования, содомию, фелляцию и куннилингус; они длились более десяти лет. Часто дядя пациентки заставал её врасплох на лестничных клетках и на крышах, где она считала себя в безопасности. Хотя не верится, чтобы взрослые в её семье не знали и не подозревали о совершаемом насилии, никто не вмешивался, чтобы защитить этих детей. Джеральдин изо всех сил старается оградить себя от неожиданности, устраивает свою жизнь так, чтобы контролировать большинство её аспектов, и ей очень тяжело выносить даже самое мягкое физическое или психологическое проникновение.
Очевидно, что нынешняя «реальная» жизнь Джеральдин была чрезвычайно нарушена 9/11. Также ясно, что события 11 сентября затронули её глубинные психологические струны, поскольку они символически повторили внезапные нападения на её целостность, потерю любого подобия контроля над безопасностью и разрушительное проникновение в, казалось бы, безопасные границы.
В течение многих недель после терактов Джеральдин говорила в основном о текущих событиях и стратегиях, которые она использовала, чтобы справиться и помочь своему мужу, сыну и друзьям. Она изнуряла себя заботой о других и даже брала на себя дополнительные обязанности на своей и без того требовательной медицинской работе, отчасти потому, что это была одна из областей ее жизни, которую она чувствовала в состоянии освоить и контролировать.
В течение этих недель я время от времени высказывала Джеральдин предположение, что события 11 сентября могут напоминать ей другие значимые события в её жизни, и что они могут вызвать у неё и других переживания, напоминающие о прежних временах. Интересно, готова ли она поговорить со мной об этих возможностях? Нет, она не была готова, и у неё было достаточно дел каждый день, чтобы не вдаваться в то, что ещё это может означать для её психики или для нашей совместной работы. Хотя то, что она использовала отработанные временем защитные усилия, чтобы полностью контролировать свою жизнь, было очевидно, я согласилась, что при текущем уровне стресса – это всё, с чем она могла справиться. Джеральдин – давняя пациентка, которая хорошо продвигалась в лечении, и я была уверена, что она «вернется к работе», когда сможет. Более того, я поняла, что даже мои нежные попытки обратить её внимание на психические значения событий 11 сентября переживались ею как губительные разыгрывания. Вместо того, чтобы помочь ей сосредоточиться и справиться с текущей разрушительной травмой, я, как и более ранние фигуры в ее жизни, игнорировала её нынешние страдания, вместо этого призывая её «подумать о чем-то другом».
Затем, однажды ночью в декабре 2001 года, я ехала по мосту Джорджа Вашингтона в Манхэттен и застряла в неподвижной автомобильной пробке. Мне показалось, что на мосту было больше национальных гвардейцев, чем обычно, и я начала беспокоиться. Я посмотрела туда, где когда-то стояли башни-близнецы, как раз в тот момент, когда самолет, очерченный на фоне почти полной луны, пролетел над нижним Манхэттеном и направился вверх по реке Гудзон к мосту. Я начала плакать, потому что всё, что произошло после 11 сентября, снова ударило меня, и я почувствовала нарастающую панику, поскольку мной овладела иррациональная уверенность в том, что мост вот-вот взорвут. Охваченная ужасом и в слезах, я собралась с духом и успокоилась, рассматривая текущую ситуацию как метафору более раннего опыта в моей жизни. Когда я восстановила контроль над собой, я смогла найти немного юмора в моей хронической склонности верить, что небо вот- вот упадет. Теперь, когда я была занята изучением хорошо знакомых нитей моей психологической ткани, ужас утих, а слезы высохли. Мне снова удалось на время диссоциировать настоящее, реальную опасность и уязвимость перед другой атакой, в которых мы все живём.
Возвращаясь в мой кабинет с Джеральдин: на следующий день она рассказала мне о своей тревоге, которая возникает каждый раз, когда ее муж возвращается на место теракта, где он наблюдал за извлечением тел. Имея контакты в области здравоохранения, Джеральдин знала, что качество воздуха на этом участке довольно плохое, и задавалась вопросом, не следует ли ей попытаться отговорить своего мужа от поездки туда. Может быть, ей следует настоять на том, чтобы он попросил о новом назначении. Она чувствовала себя ответственной за его безопасность и виноватой в том, что не была более настойчива с ним по поводу опасностей работы на месте теракта. Я интерпретировала это Джеральдин так, что, возможно, она чувствует, что делает недостаточно для защиты своего мужа от возможной опасности. Я предположила, что она переживала себя так же, словно она так же молча отправляла его на работу, как когда-то её родители молча отправляли её в дом дяди, хотя опасность этого места была очевидна. Моя интерпретация была сделана более настойчивым, менее осторожным голосом, чем я делала это после 11 сентября, и я не спросила ее сначала, как я делала после терактов, готова ли она рассмотреть альтернативные значения её тревоги и вины.
Джеральдин отреагировала на это в недвусмысленных выражениях. Она почувствовала, что я обесцениваю настоящее и очень весомые, очень нормальные, очень реальные причины для её беспокойства о безопасности её мужа. Она настаивала на том, что это адекватная реакция, и что она реагировала бы так же, даже если бы она никогда не подвергалась сексуальному насилию. Она напомнила мне, что знает, как быть пациенткой, заявила, что она не идиотка, сказала, что не нужно быть Фрейдом, чтобы знать, что всё, связанное с 9/11, поднимает для неё и другие истории, и повторила, что доберется туда в буквальном смысле «когда воздух очистится». Почему я не могу проявить немного терпения? Действительно, шесть с лишним месяцев спустя Джеральдин начала перебирать различные значения событий 11 сентября и всего, что произошло в её жизни с тех пор.
Очевидно, что решающее значение здесь имеет то, что моя позиция по отношению к Джеральдин на сессии после того, как я почувствовала себя в ловушке и в опасности на мосту, проистекала не из органического развертывания нашей совместной работы, а скорее из моей собственной потребности дистанцироваться от вполне реальных опасностей и неопределенностей, стоящих передо мной. Точно так же другой аналитик или этот же аналитик в другой день может вступить с пациентом в длительную дискуссию о текущей уязвимости Нью- Йорка перед атакой, потому что клиницист будет одержим этими вопросами и не сможет рассмотреть их психологический смысл. Наконец, вполне возможно, что некоторые из нас, по крайней мере в некоторые дни, бессознательно оказывают давление на наших пациентов, чтобы они вообще не говорили о 9/11 или обо всем, что произошло с тех пор. Устав работать над своими собственными реакциями и/или стремясь принять иллюзию того, что всё вернулось на круги своя, мы можем незаметно заставить замолчать пациентов, которые продолжают бороться с реальной жизнью и символически значимыми реакциями на эту травму.
Очевидно, что решающее значение здесь имеет то, что моя позиция по отношению к Джеральдин на сессии после того, как я почувствовала себя в ловушке и в опасности на мосту, проистекала не из органического развертывания нашей совместной работы, а скорее из моей собственной потребности дистанцироваться от вполне реальных опасностей и неопределенностей, стоящих передо мной. Точно так же другой аналитик или этот же аналитик в другой день может вступить с пациентом в длительную дискуссию о текущей уязвимости Нью- Йорка перед атакой, потому что клиницист будет одержим этими вопросами и не сможет рассмотреть их психологический смысл. Наконец, вполне возможно, что некоторые из нас, по крайней мере в некоторые дни, бессознательно оказывают давление на наших пациентов, чтобы они вообще не говорили о 9/11 или обо всем, что произошло с тех пор. Устав работать над своими собственными реакциями и/или стремясь принять иллюзию того, что всё вернулось на круги своя, мы можем незаметно заставить замолчать пациентов, которые продолжают бороться с реальной жизнью и символически значимыми реакциями на эту травму.
Политика входит в аналитическое пространство
После 11 сентября политические взгляды и культурные предубеждения многих пациентов стали частью терапевтического диалога с необычной силой и частотой. Кроме того, любопытство пациентов к политическим позициям своих аналитиков усиливается в то время, когда многие из нас пытаются более осознанно осмыслить вновь возникающие или ранее дезавуированные предположения о себе как об американцах и гражданах более широкого мира. Таким образом, для многих пациентов и аналитиков, независимо от их политических взглядов, события 11 сентября, войны в Афганистане и Ираке, а также частые напоминания о террористических угрозах США проявили политические и социокультурные убеждения, ранее находившиеся на заднем плане повседневной жизни. Например, было довольно удивительно осознавать, что в прошлом я редко слышала от пациентов, за кого они голосовали и почему. Кроме того, я подозреваю, что значительное число пациентов осторожно относятся к открытому разговору о своих расовых, этнических или религиозных предрассудках, опасаясь нарушить негласные нормы «политкорректности». Точно так же большинство аналитиков сочли бы неуместным сознательно и непосредственно включать в терапевтический диалог свои собственные политические и социокультурные философии, хотя, несомненно, они влияют на наших пациентов тонкими и невысказанными способами.
Диссоциация политики от терапевтического кабинета само по себе было частью правил нашей работы. Отчасти это может отражать американский акцент на праве хранить в тайне свои политические пристрастия. Это также часто просто принимается как необходимое условие хорошей практики, неоспоримый принцип психоаналитического сообщества, с которым мы все сознательно и бессознательно связаны и чьи ожидания, как мы предполагаем, мы знаем. Исключением из общего правила исключения политики и культурных предубеждений из аналитического пространства являлись те случаи, в которых между пациентом и аналитиком существовали очевидные различия с точки зрения расы, этнической принадлежности или религии. Существует целый ряд литературы, направляющей нас через дебри проблем переноса-контрпереноса, возникающих в этих случаях (Zaphiropoulos, 1987; Herron, 1995; Leary, 1997; Moncayo, 1998; Yi, 1998; Tang & Gardner, 1999; Altman, 2000). Однако, насколько мне известно, мало кто писал о консерваторе, работающем с либералом, капиталисте, находящемся в аналитических отношениях с социалистом, антисемите, работающем с сионистом, или атеисте, работающем с набожным католиком. Эти и другие подобные им темы, если только они не встроены несколько периферийно в иллюстрацию конкретного случая, остаются неописанными и даже табуированными в психоанализе и, вплоть до 11 сентября, в большинстве конкретных терапевтических лечений. Однако после 11 сентября пациенты стали гораздо более открыто говорить о своих социально-политических пристрастиях и предубеждениях, как впечатляюще изощренными и хорошо продуманными способами, так и кажущимися «коленопреклоненными» и злонамеренными. Последнее может задеть, дезориентировать и ранить терапевта, особенно если взгляды конкретного пациента становятся неожиданностью для аналитика, который думал, что хорошо «знает» пациента. Например, некоторые еврейские коллеги были ошеломлены, услышав, как их давние пациенты впервые высказывают яростный антисемитизм, обвиняя евреев и поддержку Израиля Соединенными Штатами в трагедии 11 сентября.
Какие бы уникальные реляционные последствия ни имели такие замечания для данной аналитической диады, их выражение в этот конкретный момент подвергает терапевта еще большему шоку, стрессу и выдвигает перед ним клиническую проблему в тот момент, когда он уже может быть травмирован стрессом. Как и многие американцы, аналитики могут сталкиваться с самодовольно заявляемыми или едва заметными взглядами на расу, этническую принадлежность, политические партии, религию, войну и мир, глобализацию, национализм и национальное строительство и могут оказаться задетыми в этом процессе. Кроме того, национальная и международная политика приобрела более критическое, буквально жизненно важное значение для многих из нас, даже для тех из нас, кто уже был увлечен политическими и культурными идеалами. Начиная с 11 сентября, наши собственные политические, религиозные и социальные «горячие кнопки» могут быть более горячими, и/или мы можем обнаружить, что думаем или чувствуем что-то совершенно чуждое, чем то, что положено чувствовать уважающим себя людям. Например, многие из нас были в ужасе, обнаружив, что холодно смотрят на арабскую семью, делающую покупки в «нашем» продуктовом магазине, – опыт, невообразимый для большинства из нас до 11 сентября.
Аналитикам, которые уже борются с эмоциональным и интеллектуальным гипервозбуждением по поводу своих собственных и чужих политических убеждений, может быть трудно думать, обрабатывать и реагировать на пациентов, которые представляют оскорбительные или расстраивающие их политические взгляды. Наши проверенные аналитические инструменты могут показаться недостаточными, чтобы направлять нас, когда пространство лечения внезапно наэлектризовывается страстно выраженными социально-политическими позициями, с которыми мы не согласны, теперь более страстно, чем когда-либо.
В конечном счете, конечно, то, как человек реагирует на выражение пациентом своих социокультурных и политических взглядов или на его интерес ко взглядам аналитика, зависит от психодинамики каждого члена диады и от других вопросов, актуальных в лечении в это же время, от состояния аналитических отношений и позиции аналитика по самораскрытию любого рода. Я хочу здесь подчеркнуть интрузию политики в терапевтический кабинет после 11 сентября, в то время, когда и пациент, и аналитик, вероятно, будут сверхчувствительны к политическим вопросам и когда аналитику может оказаться необычайно трудно выстроить свою обычно надежную аналитическую работу. Следующая виньетка иллюстрирует эту проблему.
Аналитикам, которые уже борются с эмоциональным и интеллектуальным гипервозбуждением по поводу своих собственных и чужих политических убеждений, может быть трудно думать, обрабатывать и реагировать на пациентов, которые представляют оскорбительные или расстраивающие их политические взгляды. Наши проверенные аналитические инструменты могут показаться недостаточными, чтобы направлять нас, когда пространство лечения внезапно наэлектризовывается страстно выраженными социально-политическими позициями, с которыми мы не согласны, теперь более страстно, чем когда-либо.
В конечном счете, конечно, то, как человек реагирует на выражение пациентом своих социокультурных и политических взглядов или на его интерес ко взглядам аналитика, зависит от психодинамики каждого члена диады и от других вопросов, актуальных в лечении в это же время, от состояния аналитических отношений и позиции аналитика по самораскрытию любого рода. Я хочу здесь подчеркнуть интрузию политики в терапевтический кабинет после 11 сентября, в то время, когда и пациент, и аналитик, вероятно, будут сверхчувствительны к политическим вопросам и когда аналитику может оказаться необычайно трудно выстроить свою обычно надежную аналитическую работу. Следующая виньетка иллюстрирует эту проблему.
Джордж – 48-летний мужчина, с которым я работала примерно 18 месяцев до 11 сентября. Сын очень правильных и эмоционально далеких белых протестантских родителей, Джордж учился в колледже Лиги Плюща и престижной аспирантуре по архитектуре. Он строил карьеру архитектора в крупной фирме, где он работал хорошо, но не впечатляюще. Когда-то он мечтал проектировать здания в одной лиге с И. М. Пеем. Сейчас должность Джорджа предлагает ему высокую зарплату, но мало вызовов или радостей. Он определенно является «вторым эшелоном» в своей фирме, в первую очередь воплощая творческие идеи более успешных партнеров. Одной из главных проблем, когда Джордж начал лечение, было его разочарование тем, что он воспринимал как «золотые наручники», приковывающие его к скучной, предсказуемой карьере. Он также говорил о том, что потерпел неудачу из-за того, что не последовал своей ещё более ранней мечте стать фотожурналистом, желанию, высмеиваемому его родителями.
С самого начала лечения Джордж описывал приступы ярости, которые ассоциировались у него с «депрессивным болотом», в которое он время от времени попадал, но я не видела и не чувствовала ни болота, ни ярости на сеансах. Однако примерно через семь недель после терактов 11 сентября Джордж погрузился в несвойственное ему молчание. После нескольких минут тишины, в течение которых я представляла, как он медленно погружается в зыбучие пески на моем диване, Джордж почти неслышно сказал, что собирается уйти. Я уговорила его остаться и попытаться рассказать мне о том, что он переживает в тот момент. Сильно покраснев, он покачал головой: «нет». Я надавила на него, сказав, что вместе мы сможем выдержать всё, что он переживает.
С самого начала лечения Джордж описывал приступы ярости, которые ассоциировались у него с «депрессивным болотом», в которое он время от времени попадал, но я не видела и не чувствовала ни болота, ни ярости на сеансах. Однако примерно через семь недель после терактов 11 сентября Джордж погрузился в несвойственное ему молчание. После нескольких минут тишины, в течение которых я представляла, как он медленно погружается в зыбучие пески на моем диване, Джордж почти неслышно сказал, что собирается уйти. Я уговорила его остаться и попытаться рассказать мне о том, что он переживает в тот момент. Сильно покраснев, он покачал головой: «нет». Я надавила на него, сказав, что вместе мы сможем выдержать всё, что он переживает.
В этот момент Джордж чрезвычайно напрягся и «взорвался», сжав губы и приняв жесткую позу. Он пустился в очень тихое, но безошибочно злобное повествование обо всех брокерах, работавших во Всемирном торговом центре 9/11, презрительно ругая их за то, что они заботятся только о «деньгах, деньгах, деньгах, деньгах, деньгах-вещах и деньгах, вещах и деньгах, деньгах и вещах». Он выплюнул, что рад, что они мертвы, надеется, что они были напуганы и сгорели медленно, хотел бы, чтобы погибло больше, и сердечно поздравил террористов с их успехом, выразив надежду, что они скоро нанесут новый удар и «получат их больше». После этого последовала обличительная речь об аморальности капитализма; о жадности, самодовольстве и высокомерии большинства американцев; об империализме и глобализации; и о его желании превратить Соединенные Штаты в страну третьего мира. Наконец Джордж в изнеможении откинулся на диванные подушки.
Сидя в кресле, пытаясь собраться с мыслями и не зная, что сказать, я почувствовала облегчение от того, что сеанс почти закончился. Отчасти мой шок и неуверенность в том, что и как сказать, мало чем отличались от моих реакций на вновь проявленную агрессию других пациентов, независимо от её содержания. Однако в значительной степени мои контрпереносные ответы здесь основывались на аспектах моего собственного опыта 9/11.
Сидя в кресле, пытаясь собраться с мыслями и не зная, что сказать, я почувствовала облегчение от того, что сеанс почти закончился. Отчасти мой шок и неуверенность в том, что и как сказать, мало чем отличались от моих реакций на вновь проявленную агрессию других пациентов, независимо от её содержания. Однако в значительной степени мои контрпереносные ответы здесь основывались на аспектах моего собственного опыта 9/11.
В субботу перед встречей с Джорджем в понедельник я присутствовала на поминальной службе по Джо, племяннику и любимому крестнику моего дорогого друга по колледжу. В свои 22 года Джо был дико горд и взволнован своей первой работой после колледжа в качестве стажера в «Кантор Фитцджеральд», расположенной на «вершине мира» в WTC. Они наняли Джо в июне 2001 года, несмотря на экономический спад, потому что чувствовали, что у него есть огонь и инстинкт в мире финансов. Утром 11 сентября Джо успел оставить сообщение на автоответчике родителей, сказав им, как сильно он их любит, и заверив, что наслаждался прекрасной жизнью. Он велел им беречь себя и своего младшего брата Фила.
На приеме в загородном клубе, устроенном после многолюдной поминальной службы, присутствовало очень много молодых людей, некоторые из которых потеряли не одного родственника или друга во время теракта. Пока я смотрела на них, грызущих сандвичи и потягивающих вино на холмистой лужайке за клубом, время, казалось, вышло из-под контроля, и сцена, рассматриваемая мною сквозь не соответствующую сезону жару и влажность, превратилась в сюрреалистическую. Цвета, казалось, становились ярче и тускнели, а передний план продолжал смешиваться вместе с фоном. Я была в слезах и явно дезориентирована, как будто кто-то бросил таблетку ЛСД в мою Диетическую Пепси. Одна и та же мысль, как бегущая лента, пронеслась у меня в голове: это должна быть свадьба Джо, а не его похороны.
На приеме в загородном клубе, устроенном после многолюдной поминальной службы, присутствовало очень много молодых людей, некоторые из которых потеряли не одного родственника или друга во время теракта. Пока я смотрела на них, грызущих сандвичи и потягивающих вино на холмистой лужайке за клубом, время, казалось, вышло из-под контроля, и сцена, рассматриваемая мною сквозь не соответствующую сезону жару и влажность, превратилась в сюрреалистическую. Цвета, казалось, становились ярче и тускнели, а передний план продолжал смешиваться вместе с фоном. Я была в слезах и явно дезориентирована, как будто кто-то бросил таблетку ЛСД в мою Диетическую Пепси. Одна и та же мысль, как бегущая лента, пронеслась у меня в голове: это должна быть свадьба Джо, а не его похороны.
Воспоминания, аффекты, телесные ощущения и мысли, связанные с похоронами Джо, проносились сквозь меня, пока я пыталась сосредоточиться на терапии Джорджа, и мне захотелось заплакать и разрыдаться во всю глотку. Мне хотелось рассказать ему о Джо, выплеснуть страсть Джо к своей новой карьере в лицо дряхлому старому неудачнику, каким теперь казался мне Джордж. Я хотела выпотрошить своего пациента за его лицемерие в осуждении капиталистической системы, которая снабдила его драгоценными старинными музыкальными шкатулками и игрушечными гоночными автомобилями, некоторые из которых стоили почти столько же, сколько настоящие. Я хотела использовать свою силу аналитика – его аналитика – чтобы ругать, унижать и психически уничтожать его в какой-то извращенной жертве памяти Джо. Я увидела себя, предлагающей голову Джорджа родителям Джо на блюде со словами: «Я не смогла достать их для вас, но я достала его». Почти сразу же я с ужасом узнала «их» во мне; полный ненависти аналитик-террорист, стремящийся убить моего пациента, как только я мог. Настала моя очередь в изнеможении откинуться на кресло.
В конце концов я нашла несколько слов. Я просто сказала Джорджу, что он выглядит измученным. Он согласился и сказал, что нам будет о чем поговорить на следующей сессии. На последующих сеансах мы проанализировали многие аспекты вспышки Джорджа, как с точки зрения содержания, так и с точки зрения процесса вхождения в это состояние со мной. В нашу работу было включено аналитическое исследование политических убеждений Джорджа, их психологического значения и их разыгрывания, или отсутствия такового, в его повседневной жизни.
В конце концов я нашла несколько слов. Я просто сказала Джорджу, что он выглядит измученным. Он согласился и сказал, что нам будет о чем поговорить на следующей сессии. На последующих сеансах мы проанализировали многие аспекты вспышки Джорджа, как с точки зрения содержания, так и с точки зрения процесса вхождения в это состояние со мной. В нашу работу было включено аналитическое исследование политических убеждений Джорджа, их психологического значения и их разыгрывания, или отсутствия такового, в его повседневной жизни.
Опять же, здесь важно то, что моя контрпереносная реакция на Джорджа в ту ночь имела такое же отношение к моим переживаниям одного аспекта событий 11 сентября и их влиянию на меня, как и к Джорджу и представленному им материалу. В то время как субъективность аналитика всегда влияет на его реакцию на пациента, интенсивность и непосредственность событий 9/11 в этом случае сделали обычно терпимое менее терпимым, а обычно стимулирующее –более стимулирующим, поскольку и пациент, и аналитик были вовлечены совершенно по-разному в один и тот же набор травмирующих событий.
11 сентября привнесло необычный, а иногда и интенсивный политический климат во многие терапевтический отношения. Как аналитики, мы получили новые возможности рассмотреть типично неформулируемое взаимное влияние на пациента и аналитика политики и социокультурных убеждений друг друга. К сожалению, эта возможность появилась в момент максимального напряжения и стресса для многих клиницистов. В сочетании с другими аспектами клинической работы, начатой 11 сентября и его последствиями, аналитики столкнулись с незнакомыми и, возможно, во многих случаях игнорируемыми потребностями в осознанном уходе за собой.
11 сентября привнесло необычный, а иногда и интенсивный политический климат во многие терапевтический отношения. Как аналитики, мы получили новые возможности рассмотреть типично неформулируемое взаимное влияние на пациента и аналитика политики и социокультурных убеждений друг друга. К сожалению, эта возможность появилась в момент максимального напряжения и стресса для многих клиницистов. В сочетании с другими аспектами клинической работы, начатой 11 сентября и его последствиями, аналитики столкнулись с незнакомыми и, возможно, во многих случаях игнорируемыми потребностями в осознанном уходе за собой.
Аналитики, исцелите себя
... и продолжайте это делать
... и продолжайте это делать
По мере того, как события 11 сентября уходят в прошлое, аналитики – как и многие другие – испытывают искушение почувствовать, что "всё" уже "кончено". Буланже (2002b), фактически, указывает, что люди, пережившие травму во взрослом возрасте, часто уговаривают себя: «Я уже должен был прийти в себя. Мне больше ничего не угрожает. Что со мной такое?» (стр. 46). Сама наша изоляция 9/11 как отдельного, ограниченного события, а не как одного дня в ужасающе опасной и незнакомой мировой серии враждебных столкновений с неопределенными конечными результатами, сама по себе является символом нашего стремления отделиться и избавиться от 9/11 как от «законченного».
Однако для многих из нас и для многих наших пациентов это ещё не конец, и последствия событий 11 сентября, включая войны и угрозы террористических атак, будут ощущаться ещё некоторое время. Через несколько недель и месяцев после терактов появились клинические сообщения о том, что значительное число людей именно тогда осознали необходимость лечения, заметив и смирившись с тем фактом, что они функционируют не так хорошо, как до 11 сентября. Поэтому, как аналитики, мы должны полностью осознать реальность того, что травматические события, произошедшие 11 сентября, в течение некоторого времени будут влиять на нашу личную жизнь и нашу работу. Важно также изучить наши индивидуальные реакции на 11 сентября, а также реакции более широкого сообщества специалистов в сфере психического здоровья, чтобы эффективно подготовиться к потенциальному следующему разу, о котором нам напоминают лидеры этой страны.
Однако для многих из нас и для многих наших пациентов это ещё не конец, и последствия событий 11 сентября, включая войны и угрозы террористических атак, будут ощущаться ещё некоторое время. Через несколько недель и месяцев после терактов появились клинические сообщения о том, что значительное число людей именно тогда осознали необходимость лечения, заметив и смирившись с тем фактом, что они функционируют не так хорошо, как до 11 сентября. Поэтому, как аналитики, мы должны полностью осознать реальность того, что травматические события, произошедшие 11 сентября, в течение некоторого времени будут влиять на нашу личную жизнь и нашу работу. Важно также изучить наши индивидуальные реакции на 11 сентября, а также реакции более широкого сообщества специалистов в сфере психического здоровья, чтобы эффективно подготовиться к потенциальному следующему разу, о котором нам напоминают лидеры этой страны.
Сразу же после событий 11 сентября большинство из нас почувствовали глубокое желание «что-то сделать». Многие члены специалисты в области психического здоровья жертвовали часы и часы своего времени, добровольно проходя обучение дебрифингу. и работе с острой травмой, посещая местные пожарные станции, чтобы помочь любым возможным способом, или раздавая воду и пончики спасателям. Все аналитические институты быстро составили списки членов, готовых предложить бесплатные сеансы людям, непосредственно пострадавшим от событий 11 сентября. Отчасти эти усилия отражают великодушие и оптимизм американского характера, с таким энтузиазмом цитируемые Алексисом де Токвилем (1840/1961), когда он сказал: «Я часто восхищался чрезвычайным мастерством, с которым жители Соединенных Штатов преуспевают в том, чтобы предложить общую цель усилиям очень многих людей, и в том, чтобы заставить их добровольно преследовать её» (стр. 129). Исторически сложилось так, что американцы встречали национальные катастрофы с непоколебимым оптимизмом.
В то же время в стремлении применить наши профессиональные навыки на практике было что-то тревожное и маниакальное. В какой степени мы были инвестированы в групповую иллюзию, что можем быстро вмешаться и исправить то, что можно исправить только очень медленно, со временем, а в некоторых случаях и вовсе не исправить? По мере того как всё больше и больше групп привлекали всё больше и больше специалистов в области психического здоровья для участия во всё более и более поспешно реализуемых программах, казалось возможным, что помогающие специалисты в частности (или прежде всего) восстанавливают собственное разрушенное чувство неприкосновенного и эффективного «я» (Boulanger, 2002b). Возможно, многие из нас не дали себе достаточно времени, чтобы осознать влияние событий 11 сентября на себя и свои семьи, прежде чем расположить (locate) ущерб, раны, разбитость «там», где мы могли бы исцелить их, а не быть ими. Благодаря нашим титаническим усилиям творить добро мы, возможно, внесли свой вклад в профессиональную групповую фантазию о том, что мы могли бы быть наблюдателями и помощниками при великих страданиях, а не полноправными жертвами травматического психического землетрясения, распространяющегося по нашим сообществам из эпицентра террористической атаки. Хоффман (Hoffman, 1979, 1998) мог бы предположить, что аналитик, спешащий добровольно работать часами и часами в неделю, отчасти защищался от переживания своей собственной аннигиляционной тревоги и не подлежащей обсуждению реальности своей собственной возможной смертности, действуя, а не существуя (acting rather than being). Наконец, некоторые клиницисты позже застенчиво признавали, что, какими бы ужасными ни были события 11 сентября, они были взволнованы, «спешили» оказаться в первых рядах откликов со стороны работников психического здоровья. Такой «кайф» также служил дополнительным отвлечением от ужаса, ярости и печали, в которые в противном случае могли бы погрузиться профессионалы. После спешки высвобождение эндогенных опиоидов помогло успокоить встревоженного помощника, вызвав желанное онемение.
Обсуждая эти аспекты массовых усилий «что-то сделать», я не собираюсь принижать или преуменьшать великодушие и глубокую человечность нашего профессионального сообщества. Как часто говорили в те далекие дни, лучшее из человеческого рода сияло маяками вызванных людьми надежды и сострадания посреди невообразимого вызванных людьми ужаса и уничтожения. Мое беспокойство здесь проистекает из ощущения, что некоторые клиницисты перешли от высокой активности и возбуждения в служении другим к диссоциативному объявлению 9/11 «оконченным», не полностью пережив и не обработав реальные и психологические значения терактов и их продолжающихся последствий. В той мере, в какой мы не способствовали аналитическому рассмотрению различных значений этой травмы для нас, мы можем быть недостаточно доступны пациентам, чтобы сделать то же самое. С другой стороны, когда психоаналитики способны полностью погрузиться в личную реальность и метафорические значения событий 11 сентября и последовавшего за ними изменившегося мира, мы создаем возможность нового эпицентра, посылающего через наши сообщества волны рефлексии, смысла и эмоциональной глубины.
Каждый из нас сформирует свои собственные отношения с 9/11 и всем, что произошло в нашем мире с тех пор. Мы частично проработаем произошедшее, частично отщепим его, потом заново обнаружим и проработаем его дальше в непрерывном процессе открытия, диссоциации и повторного открытия. Постоянные, регулярно запланированные коллегиальные обсуждения событий 11 сентября и их последствий, даже когда кажется, что больше нечего сказать, были бы полезны и в конечном итоге могли бы быть расширены с учетом аналитических подходов к другим травмам, возникающим у взрослых. Объединение усилий профессионалов напоминает нам, что 11 сентября не является ни отдельным событием, ни окончанием для нас или для наших пациентов. Это бросает нам вызов оставаться внимательными к продолжающимся последствиям для нас, наших пациентов, наших семей и друзей, внимательными не только к 9/11, но и к продолжающейся войне, в которую вовлечена страна, которая вполне может снова взорваться в пределах наших границ.
В дополнение к постоянному профессиональному диалогу о 9/11 эксперты по травмам посоветовали бы быть нежными с самими собой. Период времени после травмы – это время не для того, чтобы делать больше, а скорее для того, чтобы делать меньше. Меньше клинических часов, больше игрового времени, больше физических упражнений, больше часов релаксации перед сном, больше приятного времени с семьей и близкими друзьями, больше созерцательного времени для размышлений о собственном благополучии – всё это, в конце концов, повышает нашу способность работать так эффективно, как нам хотелось бы в наших терапевтических кабинетах.
События 11 сентября дают аналитикам и пациентам возможность расти, посещать неизученные и неоформленные уголки нашей внутренней и внешней жизни, пересматривать и, возможно, менять приоритеты, а также размышлять о новых перспективах клинической работы с травмой взрослого человека. Катастрофа 11 сентября и страх перед катастрофами, о которых ещё шепчутся в коридорах терроризма, ставят нас перед лицом нашей постоянно растущей смертности, а также смертности наших пациентов и наших близких. Как учит Хоффман (1979, 1998), богатство каждой жизни очень зависит от способности индивида любить, работать и играть в диалектическом напряжение с неоспоримой реальностью нашей всегда возможной смерти. 9/11 бросает нам всем вызов взаимодействовать с этим напряжением таким образом, чтобы мы могли жить так же хорошо, как и выживать.
События 11 сентября дают аналитикам и пациентам возможность расти, посещать неизученные и неоформленные уголки нашей внутренней и внешней жизни, пересматривать и, возможно, менять приоритеты, а также размышлять о новых перспективах клинической работы с травмой взрослого человека. Катастрофа 11 сентября и страх перед катастрофами, о которых ещё шепчутся в коридорах терроризма, ставят нас перед лицом нашей постоянно растущей смертности, а также смертности наших пациентов и наших близких. Как учит Хоффман (1979, 1998), богатство каждой жизни очень зависит от способности индивида любить, работать и играть в диалектическом напряжение с неоспоримой реальностью нашей всегда возможной смерти. 9/11 бросает нам всем вызов взаимодействовать с этим напряжением таким образом, чтобы мы могли жить так же хорошо, как и выживать.
Mary Gail Frawley-O'Dea (2003)
When the Trauma is Terrorism and the Therapist is Traumatized Too: Working as an Analyst since 9/11,
Psychoanalytic Perspectives, 1:1, 67-89
When the Trauma is Terrorism and the Therapist is Traumatized Too: Working as an Analyst since 9/11,
Psychoanalytic Perspectives, 1:1, 67-89
Библиографический список
Adams, P.R.,& Adams, G.R. (1984). Mt. St. Helen's ashfall: Evidence for a disaster stress reaction. American Psychologist, 39,252-260.
Altman, N. (2000). Black and white thinking: A psychoanalyst reconsiders race. Psychoanalytic Dialogues, 10, 589-605.
Baum, A., Gatchel, R.J.,& Schaeffer, N.A. (1983). Emotional, behavioral, and physio logical effects of chronic stress at Three Mile Island. Journal of Consulting and Clinical Psychology, 5 I, 565-572.
Boulanger, G. (2002a). The cost of survival: Psychoanalysis and adult onset trauma. Contemporary Psychoanalysis, 38, 17-44.
Boulanger, G. (2002b). Wounded by reality: The collapse of the self in adult onset trauma. Contemporary Psychoanalysis, 38,45-76.
Burgess, A.W. & Holmstrom, L.L. (1974). Rape trauma syndrome.American Journal of Psychiatry, I3I, 981-985.
Card, J.J. (1983). Lives after Vietnam: The Personal Impact of Military Service. Lexington, MA: Lexington Books.
Davies, J.M. & Frawley, M.G. ( 1 994). Treating the Adult Survivor of Childhood Sexual Abuse. New York: Basic Books.
De Tocqueville, A. (1961). Democracy in America, Volume 2. New York: Schocken Books. (Original work published 1870)
Figley, C.R. (Ed.). (1978, 1986). Traumaandlts Wake (Volumes I and 2). New York: Brun ner/Mazel.
Frawley-O'Dea,M.G. (1997). Suprvision amidst abuse: the supervisee's perspective. In: Martin Rock (Ed.), Psychodynamic Supervision. Northvale, NJ: Aronson.
Gartner, R.A. (1997). Betrayed as Boys. New York: Guilford Press.
Gender, D. (2002). In Voices from New York. Contemporary Psychoanalysis, 38, 83-87.
Goldman, Dodi. (2002). In Voices from New York. Contemporary Psychoanalysis, 38, 77-8I.
Gordon, R.M. (2002). In Voices from New York. Contemporary Psychoanaly.sis,38, 95-99.
Green, B.L., Grace, N.C., Titchener, J.L. & Lindy, J.G. (1983). Levels of functional impairment following a civilian disaster. Journal of Nervous and Mental Diseases, 170, 544-552.
Herman, J.L. (1983). Trauma and Recovery. New York: Basic Books.
Herron, W.G. (1 995). Development of the ethnic unconscious. Psychoanalytic Psychology, 52 1-532.
Hoffman, I. (1979). Death anxiety and adaptation to mortality in psychoanalytic theory. The Annual of Psychoanalysis, 7, 233-267. New York: International Universities Press.
Hoffman, I. (1998). Ritual and Spontaneily in the Psychoanalytic Process. Hillsdale, NJ: The Analytic Press.
Kardiner, A. (1941). The TraumaticNeuroses of War.New York: P. Hoeber.
Kestenberg, J. (1985). Child survivors of the Holocaust 40 years later. Journal of the American Academy of Child Psychiatry, 24,408-4 12.
Kolb, L. (1987). Neuropsychological hypothesis explaining post-traumatic stress disorder. American Journal of Psychiatry# 144, 989-995.
Krystal, H. (1978). Trauma and affects.Psychoanalytic Studyofthe Child, 33, 81-116. Leary, K. (1997). Race, self-disclosure,and "forbidden talk": Race, and ethnicity in contemporary culture. Psychoanalytic Quarterly, 66, 163-189.
Lifton, R.J. (1967). Death in Lifi: Siirvivors of Hiroshima. New York: Simon & Schuster.
Moncayo, R. (1998). Cultural diversity and cultural and epistemological structure of psychoanalysis: Implications for psychotherapy with Latinos and other minorities. Psychoanalytic Psychology, 15, 262-287.
Pearlman, L.A. & Saakvitne, K.W. (1995). Trauma and the Therapist. New York: W.W. Norton & Company.
Prince, R. (2002). In Voices from New York. Contemporary Psychoanalysis, 38, 89-95.
Raphael, B., Wilson, J., Meldrum, L., & McFarlane, A.C. (1996). Acute preventive interventions. In Van der Kolk, McFarlane, & Weisaeth (Eds). Traumatic Stress, pp. 463-479. New York: Guilford Press.
Rosenbach, N. (2002). In Voice from New York. Contemporary Psychoanalysis, 38, 81- 83.
Shadick, R. (2002). Open your eyes: Supervision dream reports from a 9/11 nightmare. Paper presented at the 22nd Annual Spring Meeting of the Division of Psychoanalysis of the American Psychological Association, New York, April 12.
Schreiber, A. (2001). Personal communication. September 2001.
Shalev, A.Y. (1996). Stress versus traumatic stress: From acute homeostatic reactions to chronic psychopathology. In Van der Kolk, McFarlane, and Weisaeth (Eds.). Traumatic Stress, pp. 77-101. New York: Guilford Press.
Solomon, Z., Laror, N., & McFarlane, A.C. (1996). The nature of traumatic stressors and the epidemiology of posttraumatic reactions. In Van der Kolk, McFarlane & Weisaeth (Eds.). TraumaticStress, pp. 102-116. New York: Guilford Press.
Tang, N.M. & Gardner, J. (1999). Race, culture, and psychotherapy: Transference to minority therapists. Psychoanalytic Quarterly, 58, 1-20.
Ten, L.C. (1979). Children of Chowchilla. Psychoanalytic Study of the Child, 34, 547-623.
Ten, L.C. (1990). Too Scared to Cry. New York: Harper & Row.
Thomas, N.K. (2002). The call of the unconscious. Paper presented at the 22nd Annual Spring Meeting of the Division of Psychoanalysis (30) of the American Psychological Association, New York, April 13.
Ulman, R.B. & Brothers, D. (1988). The Shattered Self: Hillsdale, NJ: The Analytic Press.
Van der Kolk, B.A. (Ed.). (1987). Psychological Trauma. Washington, D.C.: American Psychiatric Press.
Van der Kolk, B.A., McFarlane, A.C. & Weisaeth, L. (Eds.). (1996). Traumatic Stress. New York: Guilford Press.
Yi, K.Y. (1998). Transference and race: An intersubjective conceptualization. Psychoanalytic Psychology, 15,245-261.
Zaphiropolous, M.L. (1987). Ethnocentricity in psychoanalysis.Contemporary Psychoanalysis, 23,446-462.
Adams, P.R.,& Adams, G.R. (1984). Mt. St. Helen's ashfall: Evidence for a disaster stress reaction. American Psychologist, 39,252-260.
Altman, N. (2000). Black and white thinking: A psychoanalyst reconsiders race. Psychoanalytic Dialogues, 10, 589-605.
Baum, A., Gatchel, R.J.,& Schaeffer, N.A. (1983). Emotional, behavioral, and physio logical effects of chronic stress at Three Mile Island. Journal of Consulting and Clinical Psychology, 5 I, 565-572.
Boulanger, G. (2002a). The cost of survival: Psychoanalysis and adult onset trauma. Contemporary Psychoanalysis, 38, 17-44.
Boulanger, G. (2002b). Wounded by reality: The collapse of the self in adult onset trauma. Contemporary Psychoanalysis, 38,45-76.
Burgess, A.W. & Holmstrom, L.L. (1974). Rape trauma syndrome.American Journal of Psychiatry, I3I, 981-985.
Card, J.J. (1983). Lives after Vietnam: The Personal Impact of Military Service. Lexington, MA: Lexington Books.
Davies, J.M. & Frawley, M.G. ( 1 994). Treating the Adult Survivor of Childhood Sexual Abuse. New York: Basic Books.
De Tocqueville, A. (1961). Democracy in America, Volume 2. New York: Schocken Books. (Original work published 1870)
Figley, C.R. (Ed.). (1978, 1986). Traumaandlts Wake (Volumes I and 2). New York: Brun ner/Mazel.
Frawley-O'Dea,M.G. (1997). Suprvision amidst abuse: the supervisee's perspective. In: Martin Rock (Ed.), Psychodynamic Supervision. Northvale, NJ: Aronson.
Gartner, R.A. (1997). Betrayed as Boys. New York: Guilford Press.
Gender, D. (2002). In Voices from New York. Contemporary Psychoanalysis, 38, 83-87.
Goldman, Dodi. (2002). In Voices from New York. Contemporary Psychoanalysis, 38, 77-8I.
Gordon, R.M. (2002). In Voices from New York. Contemporary Psychoanaly.sis,38, 95-99.
Green, B.L., Grace, N.C., Titchener, J.L. & Lindy, J.G. (1983). Levels of functional impairment following a civilian disaster. Journal of Nervous and Mental Diseases, 170, 544-552.
Herman, J.L. (1983). Trauma and Recovery. New York: Basic Books.
Herron, W.G. (1 995). Development of the ethnic unconscious. Psychoanalytic Psychology, 52 1-532.
Hoffman, I. (1979). Death anxiety and adaptation to mortality in psychoanalytic theory. The Annual of Psychoanalysis, 7, 233-267. New York: International Universities Press.
Hoffman, I. (1998). Ritual and Spontaneily in the Psychoanalytic Process. Hillsdale, NJ: The Analytic Press.
Kardiner, A. (1941). The TraumaticNeuroses of War.New York: P. Hoeber.
Kestenberg, J. (1985). Child survivors of the Holocaust 40 years later. Journal of the American Academy of Child Psychiatry, 24,408-4 12.
Kolb, L. (1987). Neuropsychological hypothesis explaining post-traumatic stress disorder. American Journal of Psychiatry# 144, 989-995.
Krystal, H. (1978). Trauma and affects.Psychoanalytic Studyofthe Child, 33, 81-116. Leary, K. (1997). Race, self-disclosure,and "forbidden talk": Race, and ethnicity in contemporary culture. Psychoanalytic Quarterly, 66, 163-189.
Lifton, R.J. (1967). Death in Lifi: Siirvivors of Hiroshima. New York: Simon & Schuster.
Moncayo, R. (1998). Cultural diversity and cultural and epistemological structure of psychoanalysis: Implications for psychotherapy with Latinos and other minorities. Psychoanalytic Psychology, 15, 262-287.
Pearlman, L.A. & Saakvitne, K.W. (1995). Trauma and the Therapist. New York: W.W. Norton & Company.
Prince, R. (2002). In Voices from New York. Contemporary Psychoanalysis, 38, 89-95.
Raphael, B., Wilson, J., Meldrum, L., & McFarlane, A.C. (1996). Acute preventive interventions. In Van der Kolk, McFarlane, & Weisaeth (Eds). Traumatic Stress, pp. 463-479. New York: Guilford Press.
Rosenbach, N. (2002). In Voice from New York. Contemporary Psychoanalysis, 38, 81- 83.
Shadick, R. (2002). Open your eyes: Supervision dream reports from a 9/11 nightmare. Paper presented at the 22nd Annual Spring Meeting of the Division of Psychoanalysis of the American Psychological Association, New York, April 12.
Schreiber, A. (2001). Personal communication. September 2001.
Shalev, A.Y. (1996). Stress versus traumatic stress: From acute homeostatic reactions to chronic psychopathology. In Van der Kolk, McFarlane, and Weisaeth (Eds.). Traumatic Stress, pp. 77-101. New York: Guilford Press.
Solomon, Z., Laror, N., & McFarlane, A.C. (1996). The nature of traumatic stressors and the epidemiology of posttraumatic reactions. In Van der Kolk, McFarlane & Weisaeth (Eds.). TraumaticStress, pp. 102-116. New York: Guilford Press.
Tang, N.M. & Gardner, J. (1999). Race, culture, and psychotherapy: Transference to minority therapists. Psychoanalytic Quarterly, 58, 1-20.
Ten, L.C. (1979). Children of Chowchilla. Psychoanalytic Study of the Child, 34, 547-623.
Ten, L.C. (1990). Too Scared to Cry. New York: Harper & Row.
Thomas, N.K. (2002). The call of the unconscious. Paper presented at the 22nd Annual Spring Meeting of the Division of Psychoanalysis (30) of the American Psychological Association, New York, April 13.
Ulman, R.B. & Brothers, D. (1988). The Shattered Self: Hillsdale, NJ: The Analytic Press.
Van der Kolk, B.A. (Ed.). (1987). Psychological Trauma. Washington, D.C.: American Psychiatric Press.
Van der Kolk, B.A., McFarlane, A.C. & Weisaeth, L. (Eds.). (1996). Traumatic Stress. New York: Guilford Press.
Yi, K.Y. (1998). Transference and race: An intersubjective conceptualization. Psychoanalytic Psychology, 15,245-261.
Zaphiropolous, M.L. (1987). Ethnocentricity in psychoanalysis.Contemporary Psychoanalysis, 23,446-462.
